Политика

Тюменские самолёты воевали в тылу врага

В годы Великой Отечественной войны тюменский край, как и вся страна, жил по закону — всё для фронта, всё для победы. Заводоуковцы, наряду с хлебом и лесом, спиртом и валенками, начали поставлять Красной Армии боевые планеры. Так я, 15-летний мальчишка, научился строить самолёты.

Фото из семейного архива Александра Кушнарёва.

На мельнице делают крылья

В октябре 1941 года из Воронежа в Заводоуковск был эвакуирован авиазавод №499. Я учился в пятом классе, но занятия пришлось оставить. Фронту дети стали нужнее за станками, нежели за партами. В нашем посёлке судачили: прибыл военный завод, его разместят в шестиэтажном здании мельницы бывшего купца Колмакова. Так и получилось. В спешном, но организованном порядке с берега речки Ук вывозили жернова, сита, различные механизмы и приспособления. Люди разбирали всё, что могло пригодиться в хозяйстве, особое внимание привлекали брезентовые рукава — в них оставалась мука.

Всего через 12 дней заработала часть авиазавода, получившая название «Объект №2». А первый объект разместился в мастерских Новозаимского зерносовхоза, в 15-м цехе которого стали изготавливать металлические части конструкций планеров и фюзеляжи. На втором этаже бывшей мельницы делали крылья, на третьем производили столярные работы, на четвёртом и пятом женщины раскраивали льняную ткань и шили заготовки для обтяжки планеров.

Работа была настолько напряжённая, что каждый час отводилось время на перекуры. Пять минут — быстротечны, успеваешь лишь передохнуть, а вот отдохнуть не получается. Но всё равно становилось немного легче, люди разом вставали и шли к станкам и верстакам.

Труд наш был по 12-14 часов с редкими выходными: план производства военных планеров надо было выполнять, а это 30-40 летательных аппаратов в месяц. Последние дни месяца, так сложилось, домой не уходили, ночевали прямо на полу из плах, а «мягкой» подстилкой служили древесные стружки. Только забудешься — подходит мастер: пора подниматься.

Многое из того, чем занимался ребенком, помнится до мелочей. На первом объекте к фюзеляжу без крыльев и оперения присоединялись колёса, их называли «дутики». Без камеры, толстостенные, они надёжно держали давление воздуха. Полуторка заготовку фюзеляжа из реек и планок тащила до второго объекта. Здесь её при помощи казеинового клея, болтов и шурупов обшивали фанерой и тканью.

О каком-либо браке и речи не шло: «фронт» — это слово звучало как строжайший приказ. К слову сказать: если впоследствии и ломалась конструкция, то никогда по клеевому слою — настолько прочным было соединение. В моих обязанностях была установка так называемых металлических «щёк» (эти пластины заклёпками крепились к лонжерону), а также прикрепление стальных тросиков к рулю высоты. «Щёки» штамповались на первом объекте, в ходу были и «пистоны» — тонкие металлические трубки, которые развальцовывались при соединении частей планера. Точность была миллиметровая.

Первый реактивный исчез незаметно

Сейчас краеведам интересна каждая деталь того производства. Наверное, это оправданно: должно остаться в памяти не только нашей, но и потомков, как на тюменской земле за считаные дни не только наладили производство военных планеров, но и научили делать их в большинстве своём мальчишек и девчонок. Для нас это стало своеобразной взлётной полосой взрослой жизни. У полуночного станка мы научились любить Родину — без всяких высоких слов. А слово «надо» немедленно превращалось в дело — фронт не ждал! В нашем 12-м цехе делали хвостовое оперение, в другом оно пристыковывалось к фюзеляжу — как и крылья. Устанавливались приборы, в зависимости от предназначения планера помещалась цистерна для горючего или сидения для 12 бойцов. Планер был одноразовым, зачастую летел в партизанские места, потому после приземления его сжигали за 15 минут. А так это был самолёт, только без мотора.

На втором объекте завода, в цехе №13, постоянно пахло ацетоном и красками, да так, что вентиляция не успевала «подгонять» свежий воздух. Женщины окрашивали, проклеивали рождающийся планер: ни одной морщинки ткани, ни малейшего скола фанеры не должно быть! И не было. В целях маскировки планер получался двухцветным: голубой низ, зелёный верх. Конструкция собиралась, пронумеровывалась, детали окончательно подгонялись друг к другу. Перед отправкой на местный аэродром крылья отымались, их на лётном поле за час ставили на место. Лётчик усаживался в кабине, а самолёт У-2 с помощью резиновых тросов поднимал в воздух планер, а то и сразу два. В заводоуковском небе испытывались «новорождённые» планеры, а небо фронтовое становилось для них первым и последним.

Запомнился особо лётчик Гусаров. Вместе с семьёй он жил в начале улицы Вокзальной, по соседству с нами. Он обязательно вёл самолёт к своему дому, делая над ним круг-другой. В гостях у них бывала жена Валерия Чкалова, Ольга, приезжавшая к сыну Игорю, курсанту Московской спецшколы ВВС, также в военные годы «квартировавшей» в Заводоуковске. Для юных курсантов на нашем авиазаводе сделали небольшой планер, он то и дело взлетал над полем, где сейчас находится биатлонный центр. Будущие лётчики с помощью резиновых тросов «выстреливались» на планерах в воздух, пролетая 70-80 метров.

Все в посёлке знали конструктора и директора авиазавода Александра Москалёва. Кожаная куртка, лётный шлем с неизменно поднятым «ухом», цепкий взгляд, энергичная походка — все в его облике говорило о сильной натуре. Его слово было законом для подчинённых. В сложных ситуациях он действовал решительно. Невозможно забыть случай, когда на территории второго объекта случился пожар. Он мог уничтожить готовые части планеров. Охрана, оставив ворота объекта закрытыми, бросилась тушить огонь. Москалёв на легковом автомобиле мчался к месту ЧП, отчаянно сигналил — чтобы отворили ворота. Но где там… С горки, на полном ходу, он разбил машиной это препятствие, ни секунды не медля потом с приказами. Вообще сам Москалёв был хорошим пилотом, а У-2 служил ему для перемещения между населёнными пунктами области.

Гусаров дружил с известными конструкторами Олегом Антоновым и Александром Яковлевым. Последний, как оказалось, ходил с ним по нашим цехам, особо ни с кем не общаясь. Многое было в секрете. Так, в 12-м цехе, шагах в двадцати от моего рабочего места, как-то появилось зачехлённое изделие. Под брезентом угадывались контуры. Самолёт — не самолёт, фюзеляж без крыльев и пропеллера, с непривычно задранным носом. Загадка, которую, впрочем, никто и не старался разгадывать, — стоит себе, значит, так надо. Этот явно авиационный объект исчез, как и появился, незаметно, с переездом в Свердловск конструкторского отдела. Лишь через десятилетия мы узнали, что это был первый советский реактивный самолёт-истребитель БИ-1.

Катали по небу

До авиазавода я с 15 лет работал слесарем механических мастерских Заводоуковского пром-совхоза. 10 месяцев упрашивал начальника цеха авиазавода Съестова взять меня к себе. В конце 43-го года получил-таки на авиазаводе верстак, инструменты. Слева от меня работал Владимир Лесечко, справа — Вениамин Просеков. Основной костяк авиастроителей — мои ровесники, мальчишки и девчонки от 13 до 16 лет. Обучались на ходу, через полмесяца из сельского паренька получался умелый рабочий. Учителями были воронежские авиастроители, а непременным профессиональным качеством становилась ответственность. Миша Плюхин после работы уходил по грунтовой дороге в свою деревню Плюхино, что в десяти километрах, а утром без малейшего опоздания возвращался к своему станку. В любую погоду!

Братья Сатюковы с улицы Речной имели «бронь» не зря: норму выполняли на 1200 процентов! Плохих или нерадивых работников просто не было. Маляр Маша Васнецова, электрик и связист Володя Шпиллер, его товарищ Миша Рыбин, слесари Паша Юров, два брата и два Германа Иконниковы, Саша Четвериков, Лёня Ухалов, чертёжница Софья Островская, её сестра — рабочая Клава, мои одноклассники Саша Быков, Валя Выгузов, Серёжа Васильев, Саша Битюцкий… Они были ударниками производства, стахановцами. В день авиации 8 августа (правильно - 18 августа - прим.автора темы), законный наш выходной, лётчики усаживали их в свои У-2 и «катали» над Заводоуковском. Получается — катали по небу.

Работники авиазавода имели так называемых иждивенцев — родных и близких, которым полагалась официальная помощь. И если в мастерских промсовхоза выдавали по 400 граммов хлеба работнику и по 100 — иждивенцу, то на авиазаводе было соответственно по 800 и 400 граммов. У меня на иждивении были мать Прасковья Сергеевна, братья Гоша и Валя, сестра Аня, учившиеся в школе. Ежедневно в нашей семье было 2 килограмма 400 граммов хлеба — настоящего, без примесей отрубей и картошки. Каждый месяц — пол-литра водки, она была твёрдой валютой при заготовке сена и дров.

С фронта приходили письма от земляков. Часто писал наш столяр, «цеховой фронтовик» Чушкин. Мастер Тертычный, бывший артист цирка, в свободную минутку читал нам: «Дорогие земляки, мы воюем, а вы уж там…»

Вот мы и работали по гудку — на работу и домой.

Последний планер

Последний планер был сделан в Заводоуковске в феврале 1945-го. Дело шло к победе, надобность в наших планерах, которые летали в тыл врага, отпадала. В марте нам сказали: завод переводится в Ленинград. Приказы не обсуждались, начались быстрые сборы в неблизкую дорогу. Станки и оборудование ждал железнодорожный транспорт, а каждому из нас в столярном цехе сделали по фанерному чемодану. Брали самое необходимое из одежды и обуви. А еще сказали взять кошек — слишком много развелось в Ленинграде мышей и крыс.

Через три дня после приказа первый эшелон из двух десятков вагонов повёз в ещё не отошедший от блокады Ленинград заводоуковцев. Со своим двоюродным братом Исаком Кушнарёвым вошли в цеха ленинградского авиазавода, в них уже стояли заправленные кровати, тумбочки, столы. Мы стали восстанавливать водопровод, отопление, окна. Вскоре к нам присоединились специалисты приборостроительного завода из Казани.

В Питере авиазавод №499 перестал существовать, дав жизнь новому, под номером 448. Это было предприятие авиационного приборостроения. Большинство же заводоуковских авиастроителей перебазировались на знаменитую Чёрную Речку, где на авиаремонтном заводе №272 шло восстановление боевых самолётов. Одновременно нельзя было не заметить ростки столь желанной мирной жизни. В цехе ширпотреба стали производить разнокалиберные кастрюли. Там я встретил Володю Лесечко, заводоуковского жителя. Рядом с ним работал и сосед по нашему Вокзальному переулку Иосиф Яковлев.

Ленинград, потерявший огромное количество людей, вновь наполнялся жителями из разных уголков СССР. Жизнь брала своё. У меня в Ленинграде побывал отец, Марк Тимофеевич. Фронтовик, он возвращался после Победы из Латвии в тюменские края. Как не заглянуть к сыну, которого оставил дома тринадцатилетним? За старшего. В Ленинграде ему предложили жильё, хорошую работу. Но его манил Заводоуковск. Он спешил встретиться с тюменской землёй и продолжать начатую там жизнь. Отца я проводил до вагона, а вскоре и сам вернулся на родную сторонку.

Отчий наш дом, перевидавший столько лиц и судеб, довоенной ещё постройки, по-прежнему стоит в переулке Вокзальном, наполнен жизнью уже праправнуков ветерана Великой Отечественной войны Марка Тимофеевича Кушнарёва.

Во фронтовое время каждый день с авиазавода к железнодорожным платформам мимо нашего дома везли планеры — так было удобно, именно по Вокзальному переулку. Глядя в старые окна, я нет-нет да и вижу эту картину — как вслед за машиной-тягачом появляется нос летательного аппарата, а потом и весь планер вырастает из-под горы, тянется к небу. Он создан для одного-единственного, но такого необходимого полёта. Словно человеческая жизнь.

Слово "надо" немедленно превращалось в дело. Фронт не ждал!